Вечная память

[2219272]

- Была объявлена боевая тревога, - вспоминает полковник в отставке Герман Сергеевич Сергеев , - наши две роты первого батальона под командованием героя гражданской войны капитана Рощупкина посадили на машины и повезли к реке Угра, что на границе Калужской области.
Уже после войны, когда учился Сергеев в институте МВД, прочитал в учебнике, что в эти дни немцы начали генеральное наступление на Москву, окружили 3 армии, прорвали фронт. И советское командование вынуждено было срочно собирать силы, пытаясь остановить этот жуткий прорыв.
А тогда, в 41-м, двадцатилетние мальчишки радовались тому, что наконец едут на фронт, и не представляли себе ни общей картины боев ни того, что их ожидало.
- Когда мы приехали к реке Угра, - продолжает рассказывать ветеран, - там было удивительно тихо. Вокруг – ни одного человек, только бескрайние поля. И никаких немцев, никаких боев.
Мы сразу начали копать окопы. Мы были хорошо обучены и четко знали, насколько важно подготовить огневые позиции.
Было нас 300 человек. И единственный крупнокалиберный пулемет ДШК. Я – наводчик, помощник, и двое заряжающих.
Мы подготовили себе основную позицию – на берегу. И еще две – запасные. Одну в тылу, вторую в центре позиций, чтобы перекрыть шоссе на Москву.
На следующий день, шестого октября, прибыла сборная команда ополченцев из Москвы еще 300 человек. Они расположились рядом с нами, тоже стали готовить позиции.
А утром седьмого октября немцы начали артобстрел наших позиций. Нам казалось, что сама земля трясется, что мы оказались в трясине.
Потом появились самолеты с крестами. Они кружили над нами, как на параде. И по одному срывались в пике. Посмотрел я на их кружение, и такая злость меня взяла – надо же, ни черта не боятся, в себе уверены. Закричал ребятам, чтобы поставили мне треногу, и начал обстреливать самолеты.
Нас не учили – какие самолеты летают с какой скоростью, как вести огонь. Первые выстрелы пропали даром. А потом я присмотрелся, как они кружат, а потом один двигается к центру круга, и оттуда уходит в пике, и понял – вот она, моя точка прицела. В момент выхода в пике самолет несколько мгновений как бы неподвижен. Я рассчитал его путь, и начал стрелять. Один самолет загорелся. Круг самолетов распался.
Потом один из моих помощников сказал, что за три дня боев нам удалось подбить четыре самолета. Но я, честно говоря, не считал и точно сказать не могу. Некогда было следить. Потому что после очередного артобстрела по шоссейной дороге на нас пошли танки.
У меня было всего четыреста патронов. Поэтому я поставил пулемет на короткую очередь, чтобы по два патрона выстреливать, перевел прицел на наземную цель, и приготовился к отражению атаки.
Воевать с танками нас учили. Я знал, что целиться надо в смотровую щель, чтобы выбить механика. И мне это удалось. Первый танк остановился, из него выпрыгнули черные фигурки, и мой помощник из ручного пулемета их обстрелял. А я попытался подбить следующий танк. Но, встретив ожесточенное сопротивление, фашисты развернули танки и пошли на наши позиции. А у нас кроме ручных гранат ничего нет. Да и тех маловато – штук по пять на брата…
Но был у нас керосин – я им ствол пулемета чистил. Приказал помощнику снять портянки, намочить их керосином и обвязать бутылку, в которой керосин хранили. И когда наш нашим окопом прошел танк, мы ему вслед кинули эту бутылку. Танк подбили.
Всего в первой атаке наш батальон уничтожил три танка противника. Немцы отступили.
Но мы прекрасно понимали, что вскоре будет новая атака. И постарались подготовиться на совесть. Капитан Рощупкин отправил курсанта на полуторке в ближайший населенный пункт, и тот привез несколько бочек керосина, пустые бутылки, ветошь. Через три часа все курсанты были обеспечены оружие. А вскоре немцы пошли в новую атаку.
За три дня беспрерывных боев, а фашисты атаковали наши позиции по три-четыре раза в день, мы вывели из строя роту танков.
Тогда немцы попытались пустить в атаку пехоту. Но нам это было не страшно. Огневая подготовка в училище была поставлена прекрасно. Я стоя из винтовки выбивал десятку, а тут у нас были подготовленные позиции… Словом, под курсантским огнем атака захлебнулась. И больше немцы не полезли.
Еще пять дней мы просидели в позициях на берегу Угры. Немцы молчали, номы постоянно были готовы к бою. На второй или третий день приезжал Жуков. Я следил за шоссе, когда увидел, что с нашей стороны идет машина. Остановил. Потом, уже в воспоминаниях маршала, прочитал, что он был назначен Командующим Западным фронтом и пытался проехать в Калугу. Но капитан Рощупкин доложил ему обстановку, пояснил, что впереди немцы, и Жуков повернул машину.
На восьмые сутки прибыл начальник училища, и нас на трех машинах вывезли под Малый Ярославец. Там училище занимало оборону. Мы отражали наступление 57 ударного мотопехотного корпуса.
Пять суток шли страшные бои. Немцы вознамерились во что бы то ни стало прорвать оборону. А мы не отступали ни на шаг. Причем мы были хорошо подготовленными курсантами, обученными военному делу. Противник нес большие потери, а у нас убитых было человек 10, и десятки три легкораненых.
17 октября было объявлено построение. Начальник училища объяснил задачу. Нам предстояло взять село, которое перекрывало Варшавское шоссе и отрезало нашим войскам возможность отступления. Он вызвал запевал, проинструктировал. И мы с песней пошли в атаку.
Голос у Германа Сергеевича прерывается, и он на мгновение прикрывает лицо руками, потому что и сегодня, через шестьдесят лет, вспоминать тот день не может без слез. Но, взяв себя в руки продолжает свою горькую повесть. Потому что считает это своим долгом. Больше рассказывать о гибели Подольского училища некому. Он единственный выжил в том страшном бою.
- Мы шли в двух шеренговом строю и пели, - севшим от слез голосом рассказывает ветеран, - а впереди белели купола церкви, и мы шли на эти купола… Немцы не выдержали силы нашей атаки, они дрогнули и побежали. А мы, молодые ребята, с восторгом гоняли их по селу. Краткие рукопашные схватки заканчивались быстро, и мы гоняли их как стадо. Село было небольшим, протяженностью где-то с километр. А за ним – огромное поле и лес. Фашисты бросились искать спасения в лесу. А мы кинулись за ними.
Вряд ли кто из немецкого полка успел добежать до леса. Но радовались мы рано. Из-за леса вынырнул немецкий мотоциклетный батальон. Мы залегли и приготовились к обороне.
С мотоциклетчиками воевать нас учили. Мы подпускали их к себе метров на 200, а потом выбивали водителя. И если при падении кто оставался цел, добивали перекрестным огнем. Умело, грамотно действовали. Но когда немцы поняли, что их атака захлебнулась, на нас пошли танки…
Герман Сергеевич прерывает рассказ, и в комнате повисает давящая тишина, потому что даже представить себе страшно то поле, на котором вооруженные винтовками курсанты столкнулись с танками. Что здесь можно рассказывать? Да и нужны ли слова…
- Я много лет после войны пытался найти кого-то, оставшегося в живых, - говорит Сергеев, - писал и в Москву, и в Подольск. Но никто не откликнулся. Видимо, живых не осталось. Нас расстреливали из танковых пушек, из пулеметов. И давили гусеницами танков… Мне повезло, рядом со мной разорвался снаряд, и меня контузило. Очнулся я только через три дня. Как мне показалось – от холода. Начинало светать, я замерз, открыл глаза – и не мог понять, где нахожусь. Потом увидел рядом свою винтовку, попытался достать ее – а тело не повиновалось.
Через какое-то время собрался с силами, дотянулся до винтовки, попытался подняться – не могу. Голова болит, в ушах шум… Увидел скатку шинели, натянул на себя. На третий раз мне удалось подняться. Глянул вокруг – раздавленные курсанты, следы от гусениц, и полная тишина. Ни вздоха, ни стона… Я плакал, как ребенок. – Герман Сергеевич снова замолкает, вернувшись в памяти на то страшное поле, и, словно стараясь отогнать видение, торопится продолжить рассказ. – Я понял, что единственным спасением мне будет лес, до которого еще надо добраться. Скоро рассветет, и я не перейду шоссе. Надо торопиться, а торопиться нет сил…
Ползком, на четвереньках, добрался я до леса. Забился под дерево и попытался привести мысли в порядок.
Контузия сказывалась, я никак не мог сосредоточиться, решить что мне делать, куда идти. Потом взошло солнце, я сориентировался, и решил идти к Подольску.
Семь жней добирался я по лесу. Жевал листья, кору березы. Собирал сыроежки. На пятый день увидел впереди просвет – просека. Очумев от голода, плохо соображая, вышел на полянку. И увидел сбоку гитлеровцев. Они закричали и стали стрелять по мне. А я зигзагами, как нас учили, откуда силы взялись, кинулся вперед. Едва нырнул под деревья, фашисты прекратили огонь, постояли на опушке и ушли. Я глянул на себя – шинель автоматными очередями вся порезана, полы на одно нитке болтаются. А на мне ни царапины. Отдышался, и пошел дальше. Больше я ни на полянки ни на просеки не выходил. И к исходу седьмого дня скитаний вышел к линии фронта. Сначала услышал шум боя. Потом из укрытия увидел окопы. Немецкие, дальше наши…
День пролежал я в укрытии, рассматривая позиции, намечая пути прохода. И когда стемнело, пошел к своим.
Когда услышал часового: «Стой, кто идет?», чуть не расплакался. Предъявил документы и попросил : « Вы мне кусочек хлеба дайте, а потом расспрашивайте…»
Накормили меня, вызвали командира батальона. Он посадил меня на машину и отправил в Подольск. Уже недалеко было, фронт проходил километрах в пятнадцати.
Добрался я до училища, все надеялся, может, еще кто вернулся. Но там только рота солдат срочной службы на охранении. Встретил меня начальник вещевой службы, старший лейтенант. Привело на кухню. Потом рассказал, что есть приказ, в котором всему нашему выпуску присвоено звание лейтенантов… Только вот форму новую выдавать некому. Я один пришел