Делай что должно, и будь что будет.
Последняя неделя отпуска. Почти все запланированное - кроме анкеты на загнапаспорт и новых сказок - - сделано. Чищу комп...
К нам как-то Песков приезжал. Рассказывал..материал я так и не подготовил, но рашифоровка аудио записи - вот она..
читать дальшеПесков
Два слова о Ленинской премии. Эта премия очень большая и очень почетная. Я ее получил в очень раннем возрасте. В очень хорошей компании- Черкасов, Ростропович, Майя Плисецкая, художник Дейнеко. Конечно, я был мальчишкой.
Я узнал об этом в Антарктиде по радио. Как-то даже не поверил. Прилетаю я в Москву, и вижу, что дело серьезное. Эта премия – это такая глыба, от которой можно было сломаться.
Как все получилось? Если вы помните, Хрущев ездил в Америку и с ним ездила группа журналистов и писателей, которые сделали отчет – написали книгу «Лицом к лицу с Америкой». В числе группы был Алексей Аджубей, человек с большими возможностями. Тогда была пословица « не имей сто друзей, а женись как Аджубей». За эту книжку они хотели воздаяния, они сильно замахнулись. В числе номинаций на Ленинскую премию журналистики и тогда не было, и ее учредили. И получили, конечно. А через два года вышла моя книжка «Шаги по росе».
Будем честными совершенно – эта книжка такой большой премии не стоила. Если бы это происходило сейчас, я бы сам отказался, а тогда я был молодой, самонадеянный – решил, будь, что будет. И получил премию.
в ней есть свои достоинства. Первое = она принесла в нашу очень официальную до того времени журналистику, человеческое тепло. Второе = Нормальный человеческий язык. И третье - на страницах газет появилось нечто о природе. До этого в газетах природе ничего не было. И большую роль сыграло то, что я все время был на виду в газете, а по условиям этой премии еще учитывались отклики простых людей. Так моя фамилия собрала рекордное количество писем. Ну, Ростроповича, очень талантливого человека, мало кто вне мира музыки знал. И на этих весах моя фамилия перетянула.
Года два я находился в положении самолета, который вошел в пике, и не знает, как из него выйти. Некоторые думали, что вот теперь, получив премию, я должен написать не меньше, чем «Тихий Дон». Я сказал себе – ведешь ты свою борозду, так и веди. Делай свое дело достойно.С «Комсомольской правдой» у нас такой роман по любви. И вот уже пятьдесят лет мы живем счастливо. Драма моя в том, что комсомолке всегда 25, а я старею. Но приходится жить так, Словно тебе всегда 25.
Вот сейчас я веду такую рубрику «окно в природу». Был такой неудобный момент, когда началась перестройка, я немного растерялся, потому что все ценности, которые я всегда исповедывал и исповедую, они начали подвергаться эрозии, стали оплевывать слово «патриотизм», совершенно несправедливо и глупо. Сейчас одумались, кажется. И все разговоры мои с интересными людьми, с лучшими людьми нашего Отечества – я в частности брал интервью у маршала Василевского, маршала Жукова, Константина Симонова, у солдата, который дошел до Берлина – это была целая серия. Я к каждому празднику Победы делал такую полосу. Особенно запомнилась первая – с маршалом Жуковым. Он находился в очередной опале, и, конечно, Жуков никак не надеялся, что такой материал может выйти. Это было дерзко и необычно для того времени. Целая полоса, неформальные фотографии.
Я ему говорил: «Я хочу написать о вас не просто, как о маршале, но как о человеке – Жукове».
Опубликовав эту статью, мы получили несколько мешков писем, несколько мешков писем получил сам Жуков. Он не принимал никого, потому что у него было воспаление тройничного нерва, и он не мог бриться, а небритым он никого не хотел принимать. И он после публикации звонил мне: «Ты бы приехал, ко мне тут монголы приехали». А они к нему всегда хорошо относились, помня о Халхин-Голе, они его поддерживали в самые трудные времена. И Жуков, прочтя эти письма, понял, что народ его помнит, знает и хорошо понимает его роль в войне. Для него это был просто фантастический по той ситуации поджарок. Сейчас я читаю это интервью – задним числом, ничего особенно. С Василевским, который был уже тяжело болен, у меня интервью получилось лучше. Мне даже позвонил Симонов и сказал: «Молодец, я положил это интервью в свой архив». Такая похвала от Симонова много значит. Таких бесед я сделал много. И когда началась перестройка, я был в растерянности, все это проваливалось, оказалось ненужным в газете, и я не знал, как дальше жить.
Я улетел на Аляску, наездил и написал там книжку, а потом я хорошенько подумал, и решил вернуться к истокам. К тому, с чего я начинал. Я понял, что то, что буду делать, людям в этой суматохе, в этой замутненной воде чрезвычайно важно как стабилизатор жизни. С этим связано не только, что я рассказываю о природе биологически точно. В моих писаниях вы не найдете никакой дешевки, как иногда делают. Там все научно достоверно. И это оказалось очень кстати.
Будущее у всего, и у журналистики тоже, Связано с тем, чем будет наша страна. Я думаю, все постепенно войдет в обычное человеческое русло. Мы ведь побежали вперед запада, мы переняли то, что у них есть, нам это показалось заманчивым. Журналистика = это особая профессия, она требует определенных способностей, мало иметь образование, иногда молодой человек отсидит пять лет, получит диплом, а потом уходит, потому что работать не может. Вот тот же Бочаров – он же шахтером был. Журналист пробился сквозь камень. Голованов – инженер. Я понимал, что мне надо учиться, а как ? Занимаясь самообразованием. Серьезное чтение, путешествия, серьезное отношение к делу. И я учусь до сих пор. А на телевидение мне времени не хватает. Телевидение по природе своей очень поверхностное дело. Я понял это когда сам работал. Глубины в телевидении не бывает. Люди смотрят на картинку, и хорошо, если она сопровождается нормальным комментарием.
Газетный продукт стал товаром, и теперь – хотите получать зарплату, надо дать товар, который купят. Находятся люди, которые на это соглашаются делать, делают это с упоением. Но я думаю, что эта мутная волна, когда главной новостью стало кто от кого забеременел, со временем пройдет. Хотя в мире эти таблоиды существуют давно. Недавно я прочел вашего новосибирца из академгородка– он написал такую точную фразу : «да, все что коммунисты говорили о капитализме, оказалось правдой. Но у нас сексуальная революция совпала с социальной. И мои друзья, американские журналисты, на Камчатке в палатке, где мы делали фильм о природе, говорили: «Василий, вы перепутали краны, вы вместо воды открыли канализацию».
Я думаю, все это пройдет, все это войдет в берега. Человек такое сложное явление, что в нем пятнадцать этажей с огнями, и два этажа подвалов, где сидят крысы и тараканы. Вот когда все нормально в обществе, когда и школа, и кино, и телевидение, и родители работают, то огни на этажах сохраняются, а на подвалах замок. И то, что оттуда рвется – не пускают. А тут огни потушены, а с подвалов сбит замок, а журналисты еще с шестами шуруют – крыс на волю гоняют. Я надеюсь, что мы с вами все это переживет, и будет востребована глубокая журналистика, ну, останутся таблоиды, которые пишут только о том, кто во что одевается, кто за кого замуж вышел…. Даже наша реклама на телевидении страшный дестабилизирующий фактор, не только потому, что неинтересно смотреть, а потому что адресована богатым, а смотрит ТВ бедняк. И думает – там миллиарды тратят на яхты, а мне молока купить не на что. В такой ситуации консолидировать общество будет трудно. И как из этого положения выйдет – я не знаю.
Я научился определять – есть тут тема, о чем писать. Иногда вот незначительный факт – но за ним стоит явление. И тогда это интересно. Либо в силу исключительности, либо в силу типичности.
Я первый написал о дезертирах. Никто никогда не писал. 20 лет после войны человек просидел на чердаке. Я побывал у него, сказал: «Ты сам себя так наказал, что судить тебя смешно, но ты расскажи мне, как себя чувствуешь». И написал. Я увидел трагедию человека, и рассказал о ней. Как парень вернулся из-под их Сталинграда, его спрятала, выкопала в огороде бугорок, поставил крест, и скзала, что Колька умер. А он на чердаке просидел на овчине 20 лет. Отец вернулся с войны – спускайся, а он побоялся. Умерли родители. И он пришел в сельсовет сдаваться. Последняя фраза в статье была– за что его судить, он сам себя осудил». Парторг меня вызвал – Вася, так нельзя! А я – ну, в самом деле, я же прав!
Они вылезли наружу как тараканы. Я получил около пятидесяти писем, но ни по одному не стал писать, чтобы не делать это типичным. Распутин тогда написал замечательный рассказ «Живи и помни».
А однажды я поехал в Псковскую область, и местный охотовед по охотничьим делам с которым ездили – поехали, говорит, покажу. Приезжаем в село – мужик пашет землю. Я подошел – и он говорит: « Василий Михайлович, я знал, что вы приедете!» Там глупая была история, уже война заканчивалась, он, новобранец 1927 года, с оружием отстал по глупости от поезда, а какой-то военный ему сказал – ну, все, теперь тебе вышка светит. И он кинулся к тетке и двадцать лет у нее прятался. И через двадцать лет он принес в милицию свой автомат и 38 патронов…
Фотожурналистика тоже подвергалась эрозии. То обращении журналистики к низким чувствам человека, касается и фотожурналистики. Женщину уже только на изнанку не вывернули. Это желают фотожурналисты, но они печатают то, что просит газета. Или инопланетяне… Некоторые понимают, что это дает деньги, но не дает перспективы. Они снимают хорошо, бойко, но это на потребу. Все замкнуто на общее состояние нашего общества.
Последние пятнадцать лет я пишу только о природе. Во-первых знание природы это такой круг знаний, который человеку очень важен, чтобы просто знать, удовлетворять свое любопытство. Для меня бог – это Дарвин, а жизнь – это эволюция, и я на это опираюсь. И это воспитывает мировоззрение, человеку не надо искать богов, ни языческих, ни христианских, ни каких то других. Это два. И третье – природа это стабилизатор жизненный, это ценности непреходящие, которые всегда должны быть неизменны и незыблемы. Все остальное преходяще. И я вижу востребованность.
К нам как-то Песков приезжал. Рассказывал..материал я так и не подготовил, но рашифоровка аудио записи - вот она..
читать дальшеПесков
Два слова о Ленинской премии. Эта премия очень большая и очень почетная. Я ее получил в очень раннем возрасте. В очень хорошей компании- Черкасов, Ростропович, Майя Плисецкая, художник Дейнеко. Конечно, я был мальчишкой.
Я узнал об этом в Антарктиде по радио. Как-то даже не поверил. Прилетаю я в Москву, и вижу, что дело серьезное. Эта премия – это такая глыба, от которой можно было сломаться.
Как все получилось? Если вы помните, Хрущев ездил в Америку и с ним ездила группа журналистов и писателей, которые сделали отчет – написали книгу «Лицом к лицу с Америкой». В числе группы был Алексей Аджубей, человек с большими возможностями. Тогда была пословица « не имей сто друзей, а женись как Аджубей». За эту книжку они хотели воздаяния, они сильно замахнулись. В числе номинаций на Ленинскую премию журналистики и тогда не было, и ее учредили. И получили, конечно. А через два года вышла моя книжка «Шаги по росе».
Будем честными совершенно – эта книжка такой большой премии не стоила. Если бы это происходило сейчас, я бы сам отказался, а тогда я был молодой, самонадеянный – решил, будь, что будет. И получил премию.
в ней есть свои достоинства. Первое = она принесла в нашу очень официальную до того времени журналистику, человеческое тепло. Второе = Нормальный человеческий язык. И третье - на страницах газет появилось нечто о природе. До этого в газетах природе ничего не было. И большую роль сыграло то, что я все время был на виду в газете, а по условиям этой премии еще учитывались отклики простых людей. Так моя фамилия собрала рекордное количество писем. Ну, Ростроповича, очень талантливого человека, мало кто вне мира музыки знал. И на этих весах моя фамилия перетянула.
Года два я находился в положении самолета, который вошел в пике, и не знает, как из него выйти. Некоторые думали, что вот теперь, получив премию, я должен написать не меньше, чем «Тихий Дон». Я сказал себе – ведешь ты свою борозду, так и веди. Делай свое дело достойно.С «Комсомольской правдой» у нас такой роман по любви. И вот уже пятьдесят лет мы живем счастливо. Драма моя в том, что комсомолке всегда 25, а я старею. Но приходится жить так, Словно тебе всегда 25.
Вот сейчас я веду такую рубрику «окно в природу». Был такой неудобный момент, когда началась перестройка, я немного растерялся, потому что все ценности, которые я всегда исповедывал и исповедую, они начали подвергаться эрозии, стали оплевывать слово «патриотизм», совершенно несправедливо и глупо. Сейчас одумались, кажется. И все разговоры мои с интересными людьми, с лучшими людьми нашего Отечества – я в частности брал интервью у маршала Василевского, маршала Жукова, Константина Симонова, у солдата, который дошел до Берлина – это была целая серия. Я к каждому празднику Победы делал такую полосу. Особенно запомнилась первая – с маршалом Жуковым. Он находился в очередной опале, и, конечно, Жуков никак не надеялся, что такой материал может выйти. Это было дерзко и необычно для того времени. Целая полоса, неформальные фотографии.
Я ему говорил: «Я хочу написать о вас не просто, как о маршале, но как о человеке – Жукове».
Опубликовав эту статью, мы получили несколько мешков писем, несколько мешков писем получил сам Жуков. Он не принимал никого, потому что у него было воспаление тройничного нерва, и он не мог бриться, а небритым он никого не хотел принимать. И он после публикации звонил мне: «Ты бы приехал, ко мне тут монголы приехали». А они к нему всегда хорошо относились, помня о Халхин-Голе, они его поддерживали в самые трудные времена. И Жуков, прочтя эти письма, понял, что народ его помнит, знает и хорошо понимает его роль в войне. Для него это был просто фантастический по той ситуации поджарок. Сейчас я читаю это интервью – задним числом, ничего особенно. С Василевским, который был уже тяжело болен, у меня интервью получилось лучше. Мне даже позвонил Симонов и сказал: «Молодец, я положил это интервью в свой архив». Такая похвала от Симонова много значит. Таких бесед я сделал много. И когда началась перестройка, я был в растерянности, все это проваливалось, оказалось ненужным в газете, и я не знал, как дальше жить.
Я улетел на Аляску, наездил и написал там книжку, а потом я хорошенько подумал, и решил вернуться к истокам. К тому, с чего я начинал. Я понял, что то, что буду делать, людям в этой суматохе, в этой замутненной воде чрезвычайно важно как стабилизатор жизни. С этим связано не только, что я рассказываю о природе биологически точно. В моих писаниях вы не найдете никакой дешевки, как иногда делают. Там все научно достоверно. И это оказалось очень кстати.
Будущее у всего, и у журналистики тоже, Связано с тем, чем будет наша страна. Я думаю, все постепенно войдет в обычное человеческое русло. Мы ведь побежали вперед запада, мы переняли то, что у них есть, нам это показалось заманчивым. Журналистика = это особая профессия, она требует определенных способностей, мало иметь образование, иногда молодой человек отсидит пять лет, получит диплом, а потом уходит, потому что работать не может. Вот тот же Бочаров – он же шахтером был. Журналист пробился сквозь камень. Голованов – инженер. Я понимал, что мне надо учиться, а как ? Занимаясь самообразованием. Серьезное чтение, путешествия, серьезное отношение к делу. И я учусь до сих пор. А на телевидение мне времени не хватает. Телевидение по природе своей очень поверхностное дело. Я понял это когда сам работал. Глубины в телевидении не бывает. Люди смотрят на картинку, и хорошо, если она сопровождается нормальным комментарием.
Газетный продукт стал товаром, и теперь – хотите получать зарплату, надо дать товар, который купят. Находятся люди, которые на это соглашаются делать, делают это с упоением. Но я думаю, что эта мутная волна, когда главной новостью стало кто от кого забеременел, со временем пройдет. Хотя в мире эти таблоиды существуют давно. Недавно я прочел вашего новосибирца из академгородка– он написал такую точную фразу : «да, все что коммунисты говорили о капитализме, оказалось правдой. Но у нас сексуальная революция совпала с социальной. И мои друзья, американские журналисты, на Камчатке в палатке, где мы делали фильм о природе, говорили: «Василий, вы перепутали краны, вы вместо воды открыли канализацию».
Я думаю, все это пройдет, все это войдет в берега. Человек такое сложное явление, что в нем пятнадцать этажей с огнями, и два этажа подвалов, где сидят крысы и тараканы. Вот когда все нормально в обществе, когда и школа, и кино, и телевидение, и родители работают, то огни на этажах сохраняются, а на подвалах замок. И то, что оттуда рвется – не пускают. А тут огни потушены, а с подвалов сбит замок, а журналисты еще с шестами шуруют – крыс на волю гоняют. Я надеюсь, что мы с вами все это переживет, и будет востребована глубокая журналистика, ну, останутся таблоиды, которые пишут только о том, кто во что одевается, кто за кого замуж вышел…. Даже наша реклама на телевидении страшный дестабилизирующий фактор, не только потому, что неинтересно смотреть, а потому что адресована богатым, а смотрит ТВ бедняк. И думает – там миллиарды тратят на яхты, а мне молока купить не на что. В такой ситуации консолидировать общество будет трудно. И как из этого положения выйдет – я не знаю.
Я научился определять – есть тут тема, о чем писать. Иногда вот незначительный факт – но за ним стоит явление. И тогда это интересно. Либо в силу исключительности, либо в силу типичности.
Я первый написал о дезертирах. Никто никогда не писал. 20 лет после войны человек просидел на чердаке. Я побывал у него, сказал: «Ты сам себя так наказал, что судить тебя смешно, но ты расскажи мне, как себя чувствуешь». И написал. Я увидел трагедию человека, и рассказал о ней. Как парень вернулся из-под их Сталинграда, его спрятала, выкопала в огороде бугорок, поставил крест, и скзала, что Колька умер. А он на чердаке просидел на овчине 20 лет. Отец вернулся с войны – спускайся, а он побоялся. Умерли родители. И он пришел в сельсовет сдаваться. Последняя фраза в статье была– за что его судить, он сам себя осудил». Парторг меня вызвал – Вася, так нельзя! А я – ну, в самом деле, я же прав!
Они вылезли наружу как тараканы. Я получил около пятидесяти писем, но ни по одному не стал писать, чтобы не делать это типичным. Распутин тогда написал замечательный рассказ «Живи и помни».
А однажды я поехал в Псковскую область, и местный охотовед по охотничьим делам с которым ездили – поехали, говорит, покажу. Приезжаем в село – мужик пашет землю. Я подошел – и он говорит: « Василий Михайлович, я знал, что вы приедете!» Там глупая была история, уже война заканчивалась, он, новобранец 1927 года, с оружием отстал по глупости от поезда, а какой-то военный ему сказал – ну, все, теперь тебе вышка светит. И он кинулся к тетке и двадцать лет у нее прятался. И через двадцать лет он принес в милицию свой автомат и 38 патронов…
Фотожурналистика тоже подвергалась эрозии. То обращении журналистики к низким чувствам человека, касается и фотожурналистики. Женщину уже только на изнанку не вывернули. Это желают фотожурналисты, но они печатают то, что просит газета. Или инопланетяне… Некоторые понимают, что это дает деньги, но не дает перспективы. Они снимают хорошо, бойко, но это на потребу. Все замкнуто на общее состояние нашего общества.
Последние пятнадцать лет я пишу только о природе. Во-первых знание природы это такой круг знаний, который человеку очень важен, чтобы просто знать, удовлетворять свое любопытство. Для меня бог – это Дарвин, а жизнь – это эволюция, и я на это опираюсь. И это воспитывает мировоззрение, человеку не надо искать богов, ни языческих, ни христианских, ни каких то других. Это два. И третье – природа это стабилизатор жизненный, это ценности непреходящие, которые всегда должны быть неизменны и незыблемы. Все остальное преходяще. И я вижу востребованность.
-
-
14.04.2009 в 11:52